Судить буду я - Страница 65

Но вдруг мысли о Камалове отодвинулись на второй план. Он понял (наконец-то!), как могли попасть материалы Азларханова к Сенатору несмотря на то, что они никогда прежде не встречались. Видимо, Амирхан Даутович в "Лас-Вегасе", располагая временем, занимался и теоретическими изысканиями, тем более, что его личная жизнь, судьба давали весомый повод для анализа: что есть Закон для отдельно взятого гражданина, даже если он сам — областной прокурор. Покидая поспешно и тайно "Лас-Вегас" в те часы, когда Шубарин вместе со своим покровителем из Заркента "хлопковым Наполеоном" срочно отправились в Нукус, чтобы первыми оказаться возле неожиданно умершего Рашидова, Азларханов захватил с собой только самое, на его взгляд, необходимое и ценное. Видимо, в кейсе, за который его и пристрелил Коста, кроме бумаг по "империи" Шубарина, находились и научные труды, итог многолетней практики крупного юриста и крупного должностного лица.

Когда Сенатор, невольный свидетель убийства Азларханова в здании прокуратуры республики, увидел, что кейс остается на ночь на втором этаже, он решил его похитить. Он слышал, как полковник Джураев, отнявший злополучный кейс у Коста, передавая его начальнику следственной части, сказал: "Тут компромат на таких людей…" Сенатор понимал, что, обладая этими документами, он откроет себе путем шантажа и угроз путь наверх, куда его не подпускали при Рашидове. Однако, украв кейс, Сенатор вернул документы хозяину, Шубарину, отдал сразу, спустя всего четыре часа после налета на прокуратуру, где ему пришлось застрелить двоих: такой кровавой ценой достался ему кейс.

И вот только теперь открылась тайна докторской диссертации Сенатора. Но это открытие навело Артура Александровича и на другую, более неприятную мысль. Сенатор обманул его, и обманул крепко, лихо. Он не только присвоил себе труды убитого прокурора, но и снял копии со всех документов. Вернув подлинники, он заслужил доверие Шубарина и получил от него мощную поддержку. Конечно, он, Шубарин, попался на том, что кейс был опломбирован, а главное, на том, что явился за ним всего через четыре часа, тогда о возможности снять копии на ксероксе он и подумать не мог. О том, что в районной прокуратуре есть ксерокс, он узнал позже и совсем по другому поводу, но сейчас в цепи фактов это был весомый аргумент. А как он быстро в его отсутствие добился для себя немыслимого по тем временам поста в ЦК, взяв за горло Тулкуна Назировича! Теперь-то яснее ясного, что помогли ему бумаги из кейса.

"Что за день черных открытий, — чертыхнулся про себя Шубарин и вернулся за стол. Запоздалое прозрение попахивало сенсацией, да и обидно было, что провели его как мальчишку. — А ведь ныне бумаги из моего кейса обретают куда большее значение, чем тогда, при стабильной власти, когда резкие перемены и новые люди у руля были просто немыслимы. Сегодня, когда идет новый и основательный передел власти, иная бумажка из моего досье может вызвать правительственный кризис или отставку с ключевого поста. При гласности материалы из "дипломата" представляли убойную силу. А эти бумаги находились теперь у Сенатора и Миршаба, людей крайне тщеславных и беспринципных, больше того, они наверняка думают, что я не догадываюсь об этом, ведь столько времени прошло", — оценивал Шубарин неожиданное открытие.

Неожиданный визит прокурора наталкивал на мысль, что неведомые ему события вокруг него и его банка набрали необратимый ход, и следовало поторопиться определиться со своим отношением и к Миршабу, и к Сенатору, и к Ферганцу тоже. На столе звонил то один, то другой телефон, но Артур Александрович не обращал на них внимания, он все еще анализировал визит Камалова, особенно его последние слова у двери: "У нас резко изменилась обстановка, и вам одному уже не справиться…" Порою он сам вдруг тянулся к телефонной трубке, хотел позвонить Сенатору домой, чтобы пригласить на обед в "Лидо" и там в привычной обстановке спросить прямо: зачем он украл труды прокурора Азларханова и выдал их за свои и почему снял копии с его секретных бумаг? Но в самый последний момент что-то останавливало его: так грубо, в лоб, на Востоке не поступают, нужно было искать другой путь. Но какой? Ничего путного в голову не приходило. На одном из телефонов то и дело раздавались настойчивые звонки, словно звонивший знал, что он находится у себя. Глянув на определитель номера, он понял, что звонит кто-то из ЦК: три первые цифры "395" принадлежали только Белому Дому. Он не ошибся, звонил старый политикан Тулкун Назирович, сохранивший кресло даже в перестройку, а начинал ведь еще при Хрущеве…

— Добрый день, Артур. Поздравляю с открытием банка, — приветствовал его прожженный пройдоха.

С ним Шубарин не виделся давно, больше года, но голос по-прежнему был полон важности и достоинства, хотя льстивые нотки все равно чувствовались. Японец никогда не ошибался в интонациях, на Востоке для человека со слухом они многое значат. Видимо, будет что-то просить, подумал он, и вновь оказался прав.

— Я, Артур, к тебе за помощью. Тут неожиданно выпала командировка в Турцию, грех не побывать в Стамбуле за госсчет. А командировочные, десять долларов в день, при моих привычках — гроши. Выручай, говорят, какой-то американец тебе уже полмиллиона "зеленых" отвалил…

Вначале Шубарин хотел отказать, действовал стереотип поведения и мышления, обретенный в Германии, но тут же сориентировался, что он уже не в Мюнхене, а в Ташкенте и Тулкун Назирович не тот человек, которому отказывают, а главное, он сообразил, что партийный бай из Белого Дома сейчас, сию минуту, может прояснить для него что-то важное, чем он мучается после визита прокурора.